Жил да был Жилдабыл. Жил он на Байкале, а был он лешим. Настоящим потомственным лешим, с зеленоватой окладистой бородой, растущей у него с самого рождения. В широкополой шляпе, на которой издавна укоренилась волнушкина грибница и кустик мелкой кислющей клюквицы. И, как положено, во всепогодных валенках на резиновом ходу.

Леший Жилдабыл был не рядовым лешим, а особенным, потому что отвечал он не просто за какой-нибудь участок тайги, а за весь остров Ольхон. Если бы у леших были трудовые книжки, ему написали бы «контролирует зону особой ответственности».

Другой на его месте, может быть, и стал бы возражать: мол, лес – это дело привычное, лешее, а вот за всякие там степи, а то и вовсе пески, не говоря уж о скалах, пусть кто другой отвечает. Но Жилдабыл – мы же помним! – был лешим потомственным и коренным островитянином, так что и помыслить не мог оставить без присмотра и внимания хотя бы малую толику ольхонской земли.

Тем более что знал он важную тайну: Ольхон – не обычный остров, как пишут в учебниках, «часть суши, окружённая водой», а Остров живой, с судьбой и характером. Так что относился Жилдабыл к нему с должным почтением, берёг его изо всех лешачьих сил и не беспокоил по пустякам.

Испокон веку Ольхон лежал себе посреди Байкала недвижно, летом грел на солнышке свою спину, а зимой тихо дремал в ледяном покое. Иногда лишь встряхивался, разбуженный Байкалом: какие-то у них свои случались беседы да споры, никому из местных обитателей не понятные.

Рыбы уходили в придонную глубь, звери и птицы прятались в укромных местах. А люди говорили «землетрясение», или «штормит», или «ох, ну и разгулялась непогода» и тоже старались убраться подальше от берегов, где у Озера с Островом самые несогласия и сталкивались.

Но как бы ни шумел взволнованный Байкал, как бы ни ходил ходуном растревоженный Ольхон, вскоре всё умиротворялось, а Жилдабыл спешно проверял, что стряслось в его хозяйстве: не порушились ли старые скалы и большие деревья, не завалило ли камнями ручейки, не повредило ли муравейники и гнёзда… Да мало ли забот!

Остров же сам ни малейшего внимания не обращал на то, что происходило на его земле. Звери, птицы, люди… Похоже, он просто не замечал их, как не замечает, например, огромный медведь букашку, ползущую по его шерсти. Ползи, да не кусай, вот и нет до тебя дела…

До поры до времени так и шло.

А Жилдабыла всё больше стали заботить люди. Раньше особых хлопот с ними не было: дерева для построек и дров для печек брали по необходимости, охотились в меру, к лесу относились уважительно и бережно. О лешем помнили. Правда, рассказывали о нём всякие небылицы, годные только ребятишек пугать, но иногда оставляли на полянках и опушках нехитрые подарки. «Прими, хозяин», – говорили. Ну, он и принимал, отчего бы и нет. Когда вкусное, а когда и полезное – тарелку, например, или полотенце. Сразу видно: уважение оказывают, чтут, от своего хозяйства нужное отрывают.

Жилдабыл даже не смог бы припомнить, с каких именно пор в лесу стали оставаться предметы совсем иного свойства: ломанные, битые, брошенные и втоптанные в землю. Мусор, одно слово. Да ещё кострища, изрубленные деревца, вытоптанная трава… А на смену обычным человеческим голосам пришли незнакомые – страшные, оглушающие, недобрые!

Как мог, старался Жилдабыл пугать незваных гостей, тропы им путать, кусачих муравьёв да голодных комарих насылать, но куда там! Насекомым доставалась струя вонючей дряни, а верное направление подсказывала плоская коробочка с горящими в темноте неживыми огнями.

Когда глубоко в тайгу стали пробираться маленькие машинки со злыми колёсами, беспощадно сдирающими с земли не только траву, но и дерновину, Жилдабыл совсем затосковал. Ведь и всю степь крест-накрест исчертили бессмысленные следы! Да что степь – даже песок в мирных дюнах весь оказался взрыхлён и изрыт…

И леший надумал потревожить самого Хозяина.

Несколько дней маялся, не мог решиться. Волнушки на шляпе резко в рост пошли. Клюквица съёжилась, как при сильной засухе. Сам Жилдабыл бессонно бродил по старому бурелому, теребил бороду, что-то бормотал себе под нос, вздыхал, то и дело переодевал валенки с одной ноги на другую. Ему всё казалось, что так будет удобнее ходить. На нервной почве.

Наконец леший нахлобучил поглубже шляпу, в последний раз поменял местами валенки и зашагал к самому северному мысу Ольхона. Знал он, что именно туда нужно идти, что именно там самое главное, самое чувствительное место острова.

Неуютно было Жилдабылу на открытых безлесных склонах. Сколько мог, пробирался он по тем местам, где есть деревья, а на сам Хобой вышел ночью. Людей здесь в это время нет, не помешает никто, а видят лешие в темноте не хуже самых глазастых сов и филинов.

Очень удивился бы тот, кто увидел Жилдабыла в ту ночь. Непонятными зигзагами леший ходил по мысу, то и дело останавливался, прислушивался, срывал травинки, растирал их в шершавых ладонях, вдыхал терпкий запах и шёл дальше. Иногда поднимал камешек, прикладывал его к уху, замирал, снова шагал дальше. И наконец – остановился.

Кряхтя, уселся Жилдабыл в правильном месте прямо на землю, приложил к ней ладони, подождал минутку, сам себе кивнул – и заговорил. Быстро, торопливо, взволнованно. Что он говорил, на каком понятном Острову языке – никто не знает. Это дела заветные, не для чужих ушей. Но то, что Ольхон своего лешего услышал – сомнения не было.

Чуть заметно вздрогнула земля. Где-то в глубине Байкала зародилась, поднялась и накатилась на ольхонский берег большая волна, вся в клочьях белой пены. И ещё раз вздрогнул остров: покатились валуны с отвесных скал, загудел ветер в древних пещерах, выплеснулась вверх вода в колодцах и скважинах, рассыпались доски ветхих причалов. Во дворах истошно завопили петухи, залились взахлёб лаем собаки, испуганно замычали коровы.

А автомобили, вскрикнув напоследок кто сигнализацией, кто клаксоном, вдруг – хлоп! – и словно бы потеряли в росте. Ровно на толщину надутой камеры. И утром обнаружили их люди в печальном виде: за ночь-то спустили все колёса! И сколько бы ни пытались, никакие насосы, никакие компрессоры не смогли накачать в них даже капельку воздуха. Так что оказались машины словно в плоских резиновых галошах. Прямо как у Жилдабыла.

Из всего автопарка позволил Ольхон ездить только огромным оранжевым мусоровозам да красной пожарной машине. А у маленьких злых квадроциклов колёса напрочь заклинило: в момент они так лихо заржавели, словно стояли по двадцать лет посреди болота.

Как же, спросите вы, без автомобилей-то жить в наше время? А знаете, вполне даже можно! Вокруг острова катера да лодки забегали, новых причалов для них настроили – крепких да удобных. Весь народ на велосипеды пересел, оно и для здоровья куда как хорошо! А кое-где и лошадки по старой памяти помогают: очень они популярны стали, а конюшни для них такие ладные поставили, что некоторые туристы их с гостиницами путают, честное слово.

Жилдабыл доволен – и сказать нельзя, как. Даже клюквица у него на шляпе стала крупная и сладковатая, а волнушки – те наоборот, совсем мелконькими стали.

Радуется леший, но виду не подаёт: по обыкновению хмурится, ворчит, на лесных жителей покрикивает для порядку. Иначе нельзя, он ведь на ответственном посту, не простой леший – островной.

 

 

фото Станислав Толстнев.